социальной средой, чем прежде, что для достижения новых качественных результатов нужны немалые общественные усилия, нужна постоянная, неостановимая борьба с инерцией, с нравственным косноязычием, с успокоительной мимикрией благополучия. Но делала это без навязчивости, образно, остроумно, приводя убедительные, доходчивые примеры, факты, житейские истории.
…Вернемся на несколько минут в сороковые годы, когда Людмиле Татьяничевой, сотруднику «Магнитогорского рабочего» приходилось выступать в газете едва ли не ежедневно. Заметки, информации, письма, отчеты — обычная работа газетчика. Но полистаем подшивки и увидим, что и в обычной газетной текучке, в сутолоке событий жизни города и стройки, которые требовали сиюминутного отражения, она находила возможность как бы приостановиться, задуматься над жизненными обстоятельствами, выковывающими недюжинные характеры и самобытные судьбы. И это о них, таких людях и таких судьбах, ее первые очерки и рассказы: «Друзья», «Анастасия Гончарова», «Мать»{54}.
Ей же было поручено вести и театральный раздел газеты. В подшивках за эти годы мы обнаружим отзывы Татьяничевой о спектаклях местного драматического театра. Упомянем хотя бы рецензии на премьеры 1941—1942 годов: «Гавань бурь» (по пьесе О. Бальзака), «Безумный день, или Женитьба Фигаро» П. Бомарше, «Коварство и любовь» Ф. Шиллера, «Весна в Москве» В. Гусева…{55}
Может быть, и всего вернее, уже тогда, в сороковые годы, выкристаллизовывалось татьяничевское умение говорить в малом о многом. Несомненно, уже тогда оттачивалась афористичность письма, вырабатывалась зоркость взгляда, языковая строгость, дисциплина мысли и образа.
Не могу не поделиться радостью открытия удивительно ясной и графически точной панорамы, нарисованной Людмилой Татьяничевой, к примеру, в статье «Негасимые костры»{56}. Вот ее начало, ее запев, ее торжественный и светлый посыл:
«Поэзия и народ возвышаются вместе. Это старая истина, но в применении к советской поэзии и к советскому народу она звучит по-новому убедительно и молодо.
Пришла пора, когда можно говорить не только о росте, а о высоком взлете нашей поэзии, широко расправившей молодые крылья. Поэзия становится насущным хлебом человеческой души. Интерес к ней огромен.
Не пресыщенные снобы, а люди, чей труд украшает и преображает землю, являются подлинными любителями и ценителями поэзии. Для них зажигает она свои негасимые костры».
Высота и серьезность разговора — и никакой натуги, никакой выспренности, а напротив, с каждым новым абзацем поэтически образное, убедительное и живое развитие системы доказательств:
«Я видела, как мастер магнитогорского доменного цеха Константин Хабаров в свободную минуту, когда печь дышала ровно, доставал из нагрудного кармана сборник В. Маяковского и читал своим друзьям по огневой профессии стихи. Обернутая плотной серой бумагой, книга была, словно в спецовке. Как на рабочей куртке, на ней виднелись следы графита и масел».
Как точны и уместны эти примеченные зорким взглядом детали: «печь дышала ровно», «книга, словно в спецовке», «следы графита и масел» на обертке, «как на рабочей куртке».
Публицист, — считала Людмила Татьяничева, — должен быть борцом за социалистические идеалы, должен страстно ратовать за общественные интересы, всемерно поднимать общественное сознание, в меру сил и способностей своих развенчивать всяческий паразитизм, нахлебничество, потребительство. Поэтому, как в поэзии, так в прозе и в публицистике ей была близка, более того, родственна поэтическая формула Ярослава Смелякова, которую она неоднократно приводила:
Ты человек чертами всеми, всей сутью духа своего и выражаешь наше время, и отвечаешь за него. («Винтик»){57}
Утверждая в публицистике нравственные и эстетические принципы социалистической нови, она боролась за них всем своим сердцем, всем талантом.
3. «УЧИТЕЛЬ, ВОСПИТАЙ УЧЕНИКА…»
Не имея за плечами и тридцати лет, она возглавила издательство, а в тридцать — областную писательскую организацию, стала организатором творческих сил на Южном Урале, заботливо опекая тех, кто делал первые шаги, проявляя максимум внимания к тем, кто составлял литературную славу края.
— Школа Магнитки, — так определил в разговоре со мной ее умение все сделать для своевременного выхода нужной книги Михаил Львов. — В 1944 году я прибыл с фронта в Челябинск. За две недели книга моих фронтовых стихов была набрана, сверстана и напечатана. Командующий дивизией, которая пополнялась и довооружалась на Урале, объявил мне тогда благодарность: «Молодцы уральцы! Они не только боеприпасами армию снабжают, они еще и о боевых стихах для армии пекутся!». Только одному ли мне адресовалась та благодарность? В первую голову ей, Татьяничевой, славному коллективу издательства, который она тогда возглавляла и вела за собой…
Вела за собой… Это очень верно сказано. На многие годы поэтесса стала учителем и литературным наставником для Валентина Сорокина, ныне известного поэта, автора многих книг, лауреата премии Ленинского комсомола. Она дала ему рекомендацию в Союз писателей и в партию, рекомендовала на Высшие литературные курсы в Москву, а по окончании их — на должность заведующего отделом поэзии вновь созданного журнала «Волга»…
Своей «крестной матерью» в литературе не раз называл в разговоре со мной Людмилу Константиновну прозаик Кирилл Усанин. Когда я попросил его рассказать об этом подробнее, он согласился с готовностью.
— Осенью 1960 года я, тогда юный рабкор одной из челябинских газет, автор нескольких рассказов, по совету журналиста-известинца И. Козина переступил порог Челябинского отделения СП РСФСР. Здесь меня встретил литконсультант отделения Николай Голощапов, уже зрелый писатель, автор двух книг. Он отнесся ко мне весьма благосклонно, хотя из десятка принесенных рассказов похвалил лишь один, прибавив, что и над ним еще стоит серьезно поработать.
Одобренный литконсультантом рассказ «В минуту молчания» был рекомендован в коллективный сборник «Верь людям». Рассказов и очерков в него было предложено много, а нужно было отобрать всего около десятка. Меня пригласили на обсуждение. Волновался я страшно, никак не мог поверить, что мой рассказ может пойти в сборник, куда предлагались произведения ведущих писателей Южного Урала. Обсуждение шло горячо, яростно, и я уже почти не сомневался в том, что мой рассказ, конечно же, будет отклонен. И
